Слово о Вере

"Иерусалимские дневники" Архимандрита Киприана (Керна): церковные зарисовки и опыт

Протоиерей Георгий Ашков, Франция, Биарриц

Издано: Церковно-Исторический ВЕСТНИК № 28, Москва

Прежде чем обратиться к «Иерусалимским дневникам» архимандрита Киприана (Керна), я хочу сказать несколько слов о мемуарном жанре (воспоминания, записки, автобиографии). Следы его можно найти еще в древности, например, в конце античной эпохи мы встречаем «Исповедь» блаженного Августина. По-настоящему широкое распространение этот жанр получил, конечно же, с эпохи гуманизма, породившей романтические течения в литературе, философии и даже теологии XVIII-XIX вв. Мир личности и история души человека, идеализм и сентиментализм, интимность и желание поделиться своими сокровенными переживаниями – все это присуще дневникам. Сегодня, как известно, появилась новая форма дневников, которые ведутся в социальных сетях, они тут же имеют своих читателей и, следовательно, демонстрируют уже иной подход, желание автора сразу представить читателям свои мысли и получить от них отзывы. В XX веке все еще было не так: не вторгаясь в различные психологические оценки необходимости вести дневник, все же отметим, что в прошлом большинство известных личностей, в том числе религиозных деятелей, предпочитали не обнаруживать дневник при жизни, однако ясно, что они вели его с расчетом на суд потомков. Так же и отец Киприан (Керн) отмечает конкретную цель своих «Иерусалимских дневников» – «для назидания потомству»¹ .

Архимандрит Киприан (Керн) (1899-1960), в миру Константин Эдуардович Керн, происходил из дворянского рода Керн, имевшего шведские корни. Он прожил не слишком долгую, но весьма плодотворную жизнь. Его биография известна в связи с его церковной и научной деятельностью и по воспоминаниям современников и учеников. Его мемуары и письма естественно помогают нам глубже понять его личность. Известно, что о. Киприан вел свои записи не только в Иерусалиме, но и в Сербии, и эти тексты были недавно опубликованы². Одними из первых увидели свет его мемуары о митрополите Антонии (Храповицком), где, среди прочего, много и личного³.

В «Иерусалимских дневниках» автор называет себя сыном двух школ просвещения – «Русская Московская Татьяна и Сербский Свети Сава»⁴, подразумевая юридический факультет Московского университета и юридический и богословский факультеты Белградского университета, в которых прошли его студенческие годы. Россия, Сербия и Македония, Святая Земля, опять Сербия и Македония и наконец Франция – такова география местопребывания архимандрита Киприана. Не закончив Московский университет по причине гражданской войны, молодой Константин Керн попадает в Добровольческую армию, но об этом периоде его жизни известно мало. В Белграде он обучается в университете (1920 - 1925 гг.), в Битоле (ныне Северная Македония) он преподает в семинарии (1925 - 1928 гг. и 1931 - 1936 гг.) и наконец Париж – последнее пристанище в Свято-Сергиевском Институте, где он преподает вплоть до самой смерти (1936 - 1960 гг.).

Пребывание архимандрита Киприана (Керна) на Святой Земле на должности начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме приходится на 1928 - 1930 гг. и связано было не с его научной деятельностью, а с его священническим служением. В 1927 г. Константин Керн принимает монашество с именем Киприан в честь святителя Киприана, митрополита Киевского, знаменитого церковного деятеля, исихаста и литургического реформатора, что, как он сам признается, весьма пророчески скажется на его судьбе, особенно на его научном поприще, весомую часть которого он посвятит исследованию исихазма и литургии⁵. На Страстной неделе перед Пасхой того же 1927 года митрополит Антоний (Храповицкий) рукополагает монаха Киприана во диакона и священника, таким образом он мгновенно становится иеромонахом, а перед самым выездом в Иерусалим в ноябре 1928 г о. Киприан (Керн) возведен в архимандриты. Казалось бы, головокружительная карьера. Однако мы видим не простой путь его пастырского служения в трех так теперь называемых церковных «юрисдикциях». Именно трагичный во всех отношениях XX век продолжил метаморфозы православного церковного устройства XIX века, которые можно охарактеризовать как парад национальных автокефалий. И вот следующее движение в XX веке – это вектор в сторону образования антиканонических всемирных «юрисдикций», чему во многом способствовала русская революция 1917 года и гражданская война в России, а как следствие этих потрясений появление огромной массы русских беженцев по всему миру, преимущественно в странах Западной Европы, Китае и в странах Северной и Южной Америки.

Обратимся опять к воспоминаниям самого Киприана (Керна): несмотря на то, что его хиротонию возглавлял сам владыка Антоний (Храповицкий), все же его постриг, рукоположение и его назначение преподавателем в семинарию в Битоле было делом Сербской Православной Церкви и министерства королевства Югославии, гостеприимством которых пользовались русские эмигранты и духовенство в изгнании. Таким образом, о. Киприан (Керн) до своего отъезда в Иерусалим был клириком Сербской Церкви. Его назначение в Иерусалим решением карловацкого синода огорчило сербских архиереев. «Но таков Карловацкий стиль, таков сам митрополит Антоний. Ему подчинено все Зарубежье. Он, вероятно, и не думал, при всей своей каноничности, что он действует, превышая власть свою и неглижируя церковными прерогативами другой власти»⁶, – замечает много позже отец Киприан. Дело в том, что на это время (1927 г.) выпала тягота больших нестроений и перемен в среде русской церковной эмиграции, стали намечаться ее четыре будущих направления: первое – объединение под властью митрополита Антония (Храповицкого) и карловацкого синода, претендующего на всемирную юрисдикцию над всеми русским общинами и епархиями за границей, второе – самостоятельная американская митрополия во главе с митрополитом Платоном (Рождественским), третья – западноевропейская юрисдикция митрополита Евлогия (Георгиевского), сохраняющая до 1931 года подчинение Московской патриархии, но впоследствии перешедшая под омофор Вселенского патриарха, и четвертое – всемирная «юрисдикция» Московского патриархата, объединяющая приходы, сохранившие статус подчинения московскому синоду, ярким идеологом которой был тогда митрополит Вениамин (Федченков). Положение православных русских в Югославии было неоднозначно; известно, что часть духовенства и паствы перешли напрямую в подчинение Сербской Церкви, что объясняется в первую очередь материальным положением духовенства Сербской Церкви, которое получало стабильное жалование, а также процессом ассимиляции русских эмигрантов.

По возвращении из Палестины в Сербию о. Киприан вновь поступает в Сербскую Церковь и вновь преподает в семинарии в Битоле. Его епархиальным архиереем в этот период был Николай (Велимирович), краткое, но восхитительное впечатление, о котором оставлено на страницах «Иерусалимских дневников». Очевидно, именно оно сыграло немалую роль в решении о. Киприана не возвращаться под управление митрополита Антония (Храповицкого). Конечно, отказ о. Киприана остаться в карловацкой юрисдикции главным образом был продиктован принципиальным расхождением с самим митрополитом Антонием и всей политикой карловацкого синода. «С юрисдикцией митрополита Антония я решительно порвал», – напишет он в своих воспоминаниях. – «Его я не переставал любить и чтить, но всю «антониевщину», все «карловацкое» окружение не принимало мое сердце»⁷. Дальнейший переезд в Париж в 1936 г. и новая смена юрисдикции, переход в Константинопольский патриархат в архиепископии, состоявшей под омофором митрополита Евлогия (Георгиевского) дались о. Киприану непросто, его отговаривали и владыка Николай (Велимирович) и Сербский патриарх Варнава, но о. Киприана тянуло к науке и на вселенский простор, его уже не устраивал никакой «провинциализм» и «шовинизм», будь то русский или сербский, как он сам порой выражался на страницах своих записей, в том числе и иерусалимских.

Во Франции о. Киприан служил сперва в Покровской Церкви в Париже (1936-1939) при «Православном деле» матери Марии (Скобцовой) и затем настоятелем прихода равноапостольных Константина и Елены в Кламаре под Парижем (1940-1960). Безусловно в Париже он окончательно изменил свой взгляд на спор русских юрисдикций и уже твердо отстаивал, что древний территориальный принцип церковного устроения превыше национального. В своих мемуарах он прямо указывает, что, еще будучи в Константинополе, митрополит Антоний (Храповицкий) изначально раскритиковал проект епископа Вениамина (Федченкова) о создании здесь Русского Высшего Церковного управления. Митрополит Антоний признавал прерогативу Вселенского престола и считал необходимым исполнять каноны и подчиниться иерархии местной Церкви, а потом в Сербии «под влиянием своего мрачного политического окружения» переменил свое решение к большому неудовольствию иерархов Сербской Церкви, особенно патриарха Варнавы, «который мне это сам неоднократно говорил»; что подтверждают и другие свидетели, оставившие свои воспоминания⁸. О своем епархиальном архиерее митрополите Евлогии о. Киприан пишет, что он исправил свое положение, когда наконец-то вспомнил, что в Западной Европе за пределами автокефальных Церквей покровителем и главой православных христиан является Вселенский престол. «Подчинение Константинополю и было единственным возможным и верным решением нашего изгнаннического церковного бытия. Если бы к нему пришли или, точнее, с него начали в 1920 году, не было бы всех расколов, соблазнов, кощунственных слов и огорчений»⁹.

Я нарочно указал перемену взглядов автора «Иерусалимских дневников», так как в них мы найдем иные воззрения, присущие о. Киприану еще до его возвращения в Европу. На страницах этих тетрадей он делает много замечаний о модернизме, причисляя к нему и «евлогиан», одобряет чтение разрешительной молитвы от запрещения священнику евлогиевской ориентации, который перешел к карловчанам¹⁰. Я не буду совсем комментировать политические взгляды о. Киприана в период его пребывания в Иерусалиме, о которых мы имеем некоторые представления из его дневников, где есть пассажи о поведении англичан в Палестине, греческой и сербской политике, арабо-израильском конфликте, который как раз начинал разгораться. Я также оставлю без внимания описание им природы Палестины, они фрагментарные, но в них скорее отражено его романтическое настроение, которое он сам определяет как «присущее русской душе» в своем очерке об архимандрите Антонине (Капустине), знаменитом предшественнике Киприана на посту начальника Русской Духовной миссии в Иерусалиме¹¹ . Как раз явный романтический стиль был присущ этому произведению автора и даже его литургическим статьям сербского периода, собранным в одну книгу по названием «Крины молитвенные»¹² , что не скажешь об иерусалимских мемуарах. Нет нужды много говорить и об административной деятельности архимандрита Киприана на посту начальника Русской Духовной Миссии, ибо он сам сильно тяготился этой должностью, приняв ее не более, как «по послушанию». Уже летом 1928 г., когда необходимо было подписывать договор на большую постройку на Яффской улице в Иерусалиме, он с нескрываемым сарказмом пишет о своем пребывании на этом посту: «Как я и говорил, я тут Sitzredaktor», что в переводе с немецкого означает подставной редактор или «редактор для отсидки»¹³ . Дело в том, что в это время кроме архимандрита Киприана в Иерусалиме находился владыка Анастасий (Грибановский), и о. Киприан не понимал, зачем кроме епископа нужен еще и он. В карловацком синоде посчитали, что отношения владыки Анастасия и о. Кипрана не сложились и поэтому последний покинул миссию, но об этом в дневниках нет ничего.

В октябре 1929 г. архимандрит Киприан подает прошение об отставке, которое было удовлетворено только в декабре 1930 г., хотя дневниковые записи заканчиваются в июне 1930 года. Ясно одно, о. Киприан по складу своего характера и здоровью совсем не был приспособлен к административной работе, именно поэтому он всю жизнь отвергал предложения о посвящении его в сан епископа. О. Киприан был, как теперь принято говорить, интроверт с очень хрупкой психикой, ценивший науку и молитву в уединении, это впоследствии и сформировало его как чисто кабинетного ученого и также наложило свой отпечаток на некоторые его церковные взгляды. Он признается владыке Анастасию в своих «тяжелых нервных кризисах», которых ему присущи и которых он сам боится¹⁴ . Впоследствии об этих кризисах о. Киприана будет вспоминать его ученик о. Александр Шмеман, называя их ранением самой жизнью, и «прежде всего о. Киприан был ранен революцией и эмигрантством». Но также о. Шмеман отмечает, что «последней тайны личности, той, в которой человек живет с Богом и борется с Богом, нам знать не дано»¹⁵ . Внимание о. Киприана к психологии и пастырской психиатрии, к умению пастыря, особенно в момент исповеди, различать грех и болезненное состояние пасомых, трагическое искривление их душ и нравственную испорченность¹⁶ , возможно было не просто результатом его пастырского опыта, но и личных переживаний. Несмотря на его восхищение трудами архимандрита Антонина (Капустина) в Палестине¹⁷ , самого о. Киприана дело миссии совсем не вдохновило, он честно признается: «Нет у меня ни вдохновения, ни любви, ни веры в эту миссию и ее работу»; единственное, что его привлекало, так это возможность в будущем устроить сербскую миссию или даже целый славянский центр в Иерусалиме. Скорее всего это были лишь мечты, прожекты, которые он навряд ли мог бы сам осуществить; престол в Белграде или в Битоле был ему гораздо милее чем престол в Иерусалиме или у «Дуба» (имеется ввиду русский монастырь у Мамврийского дуба)¹⁸. Потом в Париже он все же тепло будет вспоминать свой палестинский опыт¹⁹ .

Не имея возможности написать обо всем, я сосредоточил свое внимание лишь на тех записях в иерусалимских тетрадях, которые дают нам представления о взглядах о. Киприана на различные церковные движения и экуменизм, на монашество, а также на педагогику церковных школ, пастырство и богослужение. Записи эти не носят ни систематический, ни концептуальный характер, это скорее наблюдения и зарисовки, которые сопровождаются личными мыслями, иногда краткими выводами или колкими замечаниями.

Вполне в духе подавляющего большинства русских эмигрантов архимандрит Киприан осуждает позицию главы патриаршей юрисдикции митрополита Сергия (Страгородского), особо его выступления в советской прессе с опровержением каких-либо гонений на религию в Советском Союзе²⁰ . О. Киприан замечает тлеющий конфликт греческого и арабского духовенства в Палестине, также пишет о нестроениях в арабском Антиохийском патриархате, где процветает кумовство и засилье родственников в самой патриархии ²¹. Он возмущен, тем, что греки не покончили с обычаем эпохи турецкого владычества Палестиной, владение ключами храма Гроба Господня принадлежит по-прежнему турецким привратникам²² . Его радуют новости об избрании Фотия новым патриархом в Константинополе и о том, что последний весьма образован и хочет покончить с болгарской схизмой, однако о. Киприан насторожен в вопросах верности нового патриарха православному преданию: будет ли он следовать образу своего небесного покровителя святителя Фотия Цареградского²³ ? Внутренняя церковная ситуация интересовала о. Киприана особенно в отношении того, что он сам называет модернизмом и обновленчеством, он явно не одобряет готовящийся тогда Всеправославный собор, к идее созыва которого, как видно из записей, относились враждебно не только греческие монахи, но и часть греческой иерархии. Не надо забывать, что в это время в Греции начал возрастать старостильный раскол (об этом есть хорошая монография русского автора²⁴ ), и о. Киприан выступает в дневниках как строгий поборник юлианского календаря. Всех новостильников автор дневника именует «модернистами», упоминая также и влияние масонства, и явно сочувствует старостильным настроениям греческого духовенства, хотя в самом Иерусалимском патриархате богослужения совершаются по юлианскому календарю. Позиция о. Киприана (Керна) следующая: соглашаясь с мнением новостильников, что календарный вопрос не есть вопрос догматический, а дисциплинарный, он все же пишет: «Такое резкое отделение дисциплинарных вопросов от догматических – не есть правильный путь», это «не полезно», так как «в науке о Церкви и ее мировоззрений все органически связанно»²⁵ . Но тут же, видя крайние взгляды греческого духовенства Палестины из лагеря антимодернистов, о. Киприан не принимает их: «В них возобладала масономания в сильнейшей степени, они уже ничего не видят, кроме этого, и фанатически по-аввакумовски, решили страдать. … Рассуждать тут с ними нет возможности и нельзя. Это особенное настроение совершенно теряющихся людей, которые ничего не хотят, только страдание за истину»²⁶ . Вслед за святым Иоанном Молчальником именно рассуждение отмечено о. Киприаном как главная добродетель²⁷ .

На страницах «Иерусалимских дневников» о. Киприан буквально чурается всей деятельности внутренней миссии, которая была весьма развита в эмигрантской среде во всех юрисдикциях, он называет это «движенчеством», считая, что Православие – это сама жизнь, творение добродетелей, Православие невозможно познать по лекциям, кружкам, братствам, молодежным лагерям²⁸ . Это мнение архимандрита выглядит странным, ведь будучи в Сербии он сам участвовал в Белградском кружке преп. Серафима, в работе первых съездов Русского Христианского Движения (РСХД), затем уже в Париже стоял у истоков организации литургических съездов в Свято-Сергиевском институте. Ну, а что тогда из себя представляет академическое церковное образование? – это ведь тоже лекции. В какой форме донести катехизис до детей и молодежи? Мне думается, что эти мысли пастыря были продиктованы скорее всего психологической особенностью его натуры, его раздражением от тягот организационной работы, а вовсе не его принципиальной позицией²⁹ .

В том же духе отзывается автор дневников и о начале экуменического движения, хотя, будучи в Иерусалиме, да еще на посту главы Русской Духовной миссии при необходимости дипломатических связей не только со светским властями, но и с представителями других христианских конфессий, о. Киприан сам оказался в эпицентре экуменических контактов. Из дневников видно, что его связи с католиками, англиканами, армянами, сирийцами, коптами и абиссинцами носят не только характер церковной дипломатии. Он живо интересуется их традициями, вступает в неформальное общение, в диспуты и делает свои выводы. Детская непосредственность абиссинцев его умиляет, демократизация выборов армянского патриарха настораживает и огорчает раболепие перед англичанами греков, которым также не хватает достоинства и образованности противостоять засилью ученых католических миссионеров. Однако последних, так же, как и англикан и армян, о. Кипран хвалит за знание языков, особенно греческого и арабского. Одним из собеседников Киприана был французский бенедиктининец о. Ламбер Бодуэн ³⁰ - организатор знаменитого Шеветонского монастыря в Бельгии с экуменической направленностью. Диспуты с католиками о соединении церквей и о роли Римского папы раздражают о. Киприана, но если этого нет, - католические монахи вызывают у него симпатию³¹ .

Еще одним постоянным собеседником о. Киприана был английский священник, историк и археолог, а также исследователь византийского монашества о. Дервас Читти³² , интерес к Православию которого был не праздный и не экзальтированный, как отмечает сам о. Киприан. Но переход о. Дерваса в Православие так и не состоялся, ибо англиканский священник мыслил о воссоединении Англиканской Церкви с Православной, а не только о личном присоединении к Православию. Эта позиция не нравилась о. Киприану, хотя на мой взгляд такой подход весьма экклезиологичнее обычного прозелитизма, к тому же тогда англикано-православный диалог был на подъеме в самой Англии благодаря русской эмиграции³³ и конечно имел перспективу.

В некоторых местах своих дневников архимандрит Киприан называет армян, коптов, абиссинцев и сирийцев не иначе как «восточными еретиками», достается и остальным, и выглядит он консервативнее, чем епископ Анастасий (Грибановский), возглавивший Русскую Зарубежную Церковь после кончины митрополита Антония (Храповицкого). Один раз о. Киприан даже выговорил владыке Анастасию за то, что последний во время церемонии, одев мантию, поднялся в «олтарь еретический» в англиканском соборе святого Георгия, сам о. Киприан в англиканский алтарь не вошел³⁴ . Возмущается он и участием греческого епископа «в епитрахили и омофоре» и чтением им православных молитв во время поминальных служб по армянскому патриарху и англиканскому архиепископу Кантрберийскому³⁵ .

Как видно из записей, о. Киприан был занят по должности заботой о русских монастырях, посещал он и греческие обители и инославные. Ему пришлось разбирать конфликт археологического музея Миссии, основанного о. Антонином (Капустиным) с сестрами Еленонской обители, где он явно на стороне попечителей музея, видя в поведении монахинь одно суеверие, необразованность, ханжество, кликушество и истерию³⁶ . Через отношение к женским монастырям в Палестине архимандрит демонстрирует свой устойчивый взгляд на женское монашество и в принципе на монастырское монашество, согласуясь при этом с подобным мнением Антонина (Капустина), который пытался устроить женские монастыри в Палестине не по казарменному общежительному принципу «с сотнями скученных келий, духотой, нечистотой» в трехэтажных зданиях, а как сад, где устроены домики-келии для каждой насельницы, переданные им в пожизненное пользование. В первую очередь это касалось устройства ищущих монашества «интеллектуальных отшельниц», лиц из образованных классов общества, которым претят казенные закостенелые формы русских монастырей синодальной эпохи³⁷ .

Несмотря на то, что о. Киприан с интересом описывает жизнь греческих монастырей Палестины и несмотря на то, что сам он принял постриг, всю жизнь он формировал иную, нетрадиционную для Православия позицию в отношении монашества как для себя самого, так и для будущего Православной Церкви. Этому способствовали опять же особенности его характера и влияние митрополита Антония (Храповицкого). Первое выраженно в его других воспоминаниях, где он описывает свое неотрадное пребывание перед постригом в монастыре в Мильково и признается, что от общежительного образа монашеской жизни с безграмотными мужиками и в беспросветном физическом труде, внушающем ему отвращение, он просто пришел в ужас и в угнетающую тоску, в состояние неприязни и ненависти к этому образу жизни, из которого его привлекала разве ученая деятельность монахов Оптиной пустыни³⁸ . Митрополит Антоний (Храповицкий) зародил в молодом Керне иной образ – «монашество ученое», которое он пропагандировал еще в дореволюционной России и которое конечно существовало и поощрялось уже с XVIII века, его место было именно в верхах³⁹ , из ученого монашества формировали епископский корпус, но оно не имело особой организации, как это устроено в Католической Церкви, например, конгрегации бенедиктинцев, доминиканцев, иезуитов. «Мне хотелось тихой монастырской обстановки большого бенедиктинского монастыря, с его библиотекой, с учеными и умными приорами и со своим собственным журналом, с семинарией внутри этого же монастыря, с визитациями разных умных и ученых прелатов и аббатов, и приоров». «Потом из многих разговоров, из чтения многих книг, святых отцов, аскетических сборников, воспоминаний и проч. я понял, как в корне неверно поставлено это дело у нас. А знакомство впоследствии на Западе с монастырями типа Сольем, Сольшуар, Амэ и др. только меня укрепило в моем мнении»⁴⁰ , – пишет архимандрит Киприан. Он пронес эти убеждения через всю жизнь, начиная со времени своего пострига, и даже написал отдельное сочинение об этом, где он восхищается строгой дифференциацией духовных творческих сил в латинском иночестве, воспевает ученых монахов Запада и Востока и призывает ценить святость их научного подвига. Он указывает, что в эпоху подготовки Московского Поместного Собора 1917-1918 гг. был проект о создании ученого монастыря в Русской Церкви, и предлагает вернуться к нему⁴¹ . Думается, что и сегодня руководству Поместных Православных Церквей было бы полезно серьезно изучить позицию о. Киприана в вопросах обустройства монашеской жизни особенно ввиду ее нынешнего кризисного состояния⁴² .

О. Киприан остался в воспоминаниях своих учеников прекрасным педагогом, который преподавая священнодействовал, заражал и вдохновлял слушателей, прививал любовь к тому, что он читал. Благодаря ему богословская школа стала призванием еще одного выдающегося церковного деятеля - протопресвитера Александра Шмемана⁴³ . В иерусалимских тетрадях есть теплые воспоминания автора о семинарии в Битоле, где он преподавал, и ряд пассажей об армянской семинарии в Иерусалиме, где он отмечает как весьма положительное ежедневное богослужение и преподавание языков, особо английского и греческого⁴⁴ .

Дар учительства, которым обладал о. Киприан, не просто талант отдельной личности, как обычно принято считать, но по большому счету, как гласит христианская вера, это один из даров Святого Духа, даруемый Церкви и явленый в многочисленных примерах керигмы великих учителей и пастырей; для последних это особо важно, так как учительство является одной из составляющих пастырского служения. Именно на этом сосредотачивает о. Киприан свои комментарии о пастырстве в своих иерусалимских записях. Он отмечает кризис церковного слова, неумение религиозных людей писать живо и говорить «по-человечески» о церковных, богословских и прочих предметах. «Или начнем говорить и писать мудрейшими словами, вроде о. Сергия Булгакова и В. Н. Ильина, или же пускаемся в невыносимо елейный тон»⁴⁵ .

В апреле 1930 г. паломничество во Святую Землю совершили сербские паломники во главе с епископом Охридским Николаем (Велимировичем), знаменитым пастырем и богословом, причисленным к лику святых в 1987 году. О. Киприан делает только краткую запись о нем и обещает написать подробнее позже, но как видно этого не случилось. Однако в самых первых строках существующей записи есть емкое выражение, которое все объясняет: епископ Николай «всецело завладевает личностью и заполняет всего»⁴⁶ . О. Киприан обращает особое внимание на манеру проповеди преосвященного Николая: «владыка Охридский очень чудно и просто толковал», «владыка в конце говорил очень просто и хорошо», «убедительно по своей неподдельной простоте»⁴⁷ . Не зря о святителе Николае (Велимировиче) будут говорить, как о сербском «златоусте». Причем, о. Киприан замечает, что проповедовал епископ Николай на Святой земле то на сербском то на русском. Как известно, в Свято-Сергиевском институте в Париже архимандрит Киприан преподавал несколько дисциплин, в том числе Пастырское богословие. В «Иерусалимских дневниках» будущий учитель пастырства, комментируя «Послание к Великой Церкви и ко всем благочестивым христианам» Константинопольского патриарха Фотия, выделяет в нем строки о значении пастырей как наставников народа, ведь священник – альфа и омега народной жизни общества, от него зависит лицо и характер его прихожан⁴⁸ .

Конечно, для любой религиозной традиции богослужение является определяющим, оно же есть основа православного пастырского делания. По своим пастырским убеждениям и свидетельству людей, знавших архимандрита Киприана, богослужение для него было самым главным на пастырском поприще («священник теург прежде всего») и единственной подлинной радостью его жизни, - на этом зиждилась вся его вера и любовь к Церкви⁴⁹ . Львиную долю в иерусалимских тетрадях о. Кипраина занимают записи о богослужениях, которые он совершал или в которых принимал участие, или на которых присутствовал⁵⁰ . Известно, что одной из областей его научной работы было Литургическое богословие, интерес к которому зародился у него еще в первый сербский период. И вот здесь в своем кратком пребывании на Святой Земле о. Киприан проникает воочию в мир греческого востока, исследуя жизнь монастырей Палестины он подробно описывает порядок служб и монастырских традиций, особо в главном православном монастыре Палестины - лавре св. Савы Освященного, фиксируя при этом разницу греческих и русских обычаев, что потом поможет ему в написании двух научных работ «Литургика: Гимнография и эортология» и «Евхаристия»⁵¹ . Я обращу лишь внимание на его одно важное замечание, которое актуально и сегодня. Дело в том, что до сего дня в Русской Церкви согласно практикуемому Иерусалимскому Уставу существует особое соединение двух служб суточного круга богослужения Вечерни и Утрени (или Великого Повечерия и Утрени) под названием «Всенощная», которая обычно служится в субботу вечером или под большие праздники. Но в церковной практике уже очень давно Всенощная совершается вечером и служится с большим сокращением, не более двух или максимум трех часов, и она вовсе не представляет собой богослужение, длящееся всю ночь не только на приходах, но и в монастырях⁵² . Именно об этом выговаривают о. Киприану иноки знаменитой обители (зачем называть двухчасовую службу Всенощной и служить Утреню вечером); он также подмечает, что армянское богослужение сохранило Утреню и Вечерню «в свое время», то есть как положено утром и вечером⁵³ . В свою очередь, о. Киприан возмущается тем, что местные архиереи Иерусалимского патриархата вольно обращаются с уставом на службах в храме Гроба Господня, особенно во время воскресений Великого поста, когда, «чтобы короче было», заменяют положенную Литургию по чину св. Василия Великого - Литургией св. Иоанна Златоуста⁵⁴ . Внимание к инославным традициям будущего знаменитого богослова получило свое начало тоже здесь в Палестине, особенно его интересовала тема Эпиклезы в литургических традициях других Церквей⁵⁵ . Впоследствии он напишет несколько статей и посвятит значительную часть своих лекций о Евхаристии этому вопросу.

О. Киприан был не лишен чувства юмора, и оно прослеживается в его «Иерусалимских дневниках». Так, например, он не любил пышных религиозных процессий латинян или восточных инославных, называя их театральными, бутафорскими⁵⁶ , и вот одна из его ремарок: «Как только началась служба, тотчас пришел сирийский архиерей со своей свитой и кавасами и поднял такой шум и треск, что хоть святых выноси»⁵⁷ . Один из его собеседников, ученый немец, с удовольствием сообщил, что уже постиг обыкновенную грамматику арабского языка, а теперь взялся за изучение полной, фундаментальной. На что отец Киприан замечает в дневнике: «Ну, ты уж, батенька, по одной своей немецкой натуре постигнешь всякую грамматику – и даже фундаментальнейшую, все « Einführungen in die Grundlagen»⁵⁸ постигнешь, и даже сам еще более основательную грамматику напишешь»⁵⁹ .

Архимандрит Киприан (Керн) оставил о себе добрую память в сердцах учеников, духовных детей и всех, кто его знал, и, конечно, он оставил большое наследие, которое, безусловно, составляет значимую часть великого наследия русской эмиграции XX века. «Иерусалимские дневники» пополняют это наследие, помогая нам понять его личность как пастыря и ученого и эпоху, в которой ему выпало жить на этой земле.

¹ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники архимандрита Киприана (Керна). Иерусалим. 2013. С. 103. В тексте иногда встречаются некоторые неудобные фразы и даже вульгарные выражения, из этого видно, что автор не редактировал сам эти дневники, а издатели предпочли оставить все как есть. Между тем известно, например, что дневники отца Александра Шмемана были отредактированы его женой и Никитой Струве, часть неудобных пассажей была изъята ими.

² О лицах, событиях, встречах. Записки архимандрита Киприана (Керна), ПСТГУ, 2021.

³ Надо отметить, что воспоминания архимандрита Киприана (Керна) о митрополите Антонии (Храповицком) издавались не раз, есть они и в интернете, но в различных вариациях (непонятно только, какими источниками пользовались издатели или с какой целью были сделаны те или иные купюры), например на сайте Азбука веры есть два варианта, в данном случае я пользуюсь нижеуказанным https://azbyka.ru/otechnik/Kiprian_Kern/vospominanija-o-mitropolite-antonii-hrapovitskom-i-episkope-gavriile-chepure/1

⁴ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники архимандрита Киприана (Керна)… С. 117.

⁵ Киприан (Керн), архимандрит. Воспоминания о митрополите Антонии (Храповицком) см. сноску 3

⁶ Там же.

⁷ Киприан (Кенрн), архимандрит. Воспоминание о митрополите Антонии (Храповицком) см. сноску 3

⁸ См. там же. См. также: Вениамин (Федченков), митрополит, На рубеже двух эпох. М. 2004. С. 444; Никон (Рклицкий) архиепископ. Жизнеописание Блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. Нью-Йорк. 1958. Т. 5. С. 5.

⁹ Киприан (Кенрн), архимандрит. Воспоминание о митрополите Антонии (Храповицком) см. сноску 3

¹⁰ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 121, 137-138.

¹¹ Киприан (Керн), архимандрит. Архимандрит Антонин (Капустин), создатель Русской Палестины // Восхождение к фаворскому свету. Москва. 2007. С. 192.

¹² Киприан (Керн), архимандрит. Крины молитвенные. М. 2002.

¹³ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 44.

¹⁴ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 86.

¹⁵ Шмеман Александр, протопресвитер. Памяти архимандрита Киприана (Керна) // Вестник РСХД, Париж-Нью-Йорк-Москва. 1960. № 56. С. 53-54.

¹⁶ Киприан (Керн), архимандрит. Православное пастырское служение. Курс лекций по пастырскому богословию. Париж. 1957. С. 233.

¹⁷ Именно из Иерусалимских дневников стало известно, что о. Киприан (Керн) написал свой очерк об Антонине (Капустине) уже по возвращению в Югославию, а не там на месте в Иерусалиме, как раньше считалось, но материалы для этой работы он взял из архива миссии, о чем сам упоминает в дневниках. См. Александр Занемонец, диакон. Предисловие // Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 9-10.

¹⁸ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 160, 182, 190.

¹⁹ Бобринский Борис, протопресвитер, Об архимандрите Киприане. https://azbyka.ru/otechnik/Boris_Bobrinskij/ob-arhimandrite-kipriane/

²⁰ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 127, 140.

²¹ Там же. С. 95. Справедливости ради замечу, что проблемы кумовства сохраняются в Антиохийском патриархате поныне.

²² Там же. С. 93. Известно, что этот обычай сохраняется до сих пор.

²³ Там же. С. 96.

²⁴ Слесарев А. В. Старостильный раскол в истории Православной Церкви (1924-2008). М. 2009.

²⁵ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 123.

²⁶ Там же. С. 177.

²⁷ Там же.

²⁸ Там же, с. 68, 82.

²⁹ Разлад между отцом Киприаном (Керном) и матерью Марией (Скобцовой) в бытность служения отца Киприана в домовой церкви «Православного дела» в Париже, скорее всего имеет те же психологические мотивы. Несмотря на то, что оба они имели по-своему нетрадиционный взгляд на монашество, кипучая энергия матери Марии никак не могла сойтись с затворническим характером отца Киприана; об этом см. Евлогий (Георгиевский) митрополит. Путь моей жизни. Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Манухиной. М. 1994. С. 517, также см. Гаккель Сергей, протоиерей, Мать Мария. М. 1992. С. 66.

³⁰ Bouyer L. Dom Lambert Beauduin – Un homme d'Eglise, serf. Paris. 2009.

³¹ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 74-75, 98-103.

³² Chitty D. J. The Desert a City. 1966; см также Александр Занемонец, диакон. Предисловие // Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 11-13.

³³ См. подробно Кембридж Татьяна. Англикано-православный диалог, Обзор 100-летнего периода русского Православного присутствия на Британских островах после Октябрьской революции 1917 года, Часть 2 // http://lourdes-orthodox.com/menuslovo/90-categoryslovo/117-articleslovo-anglikano-pravoslavnii-dialog-part2-cembridge-2.html

³⁴ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 182-183. Такие свидетельства разбивают миф об абсолютно непримиримой позиции РПЦЗ в отношении к инославию, церковная дипломатия все же берет верх.

³⁵ Там же.

³⁶ Там же. С. 70-71.

³⁷ Киприан (Керн), архимандрит. Архимандрит Антонин (Капустин), создатель Русской Палестины // Восхождение к фаворскому свету. М. 2007. С. 178-184.

³⁸ Киприан (Кенрн), архимандрит. Воспоминание о митрополите Антонии (Храповицком) см. сноску 3

³⁹ Антоний (Храповицкий), митрополит. О монашестве ученом. // «Церковный вестник», 1890, №30; См. также: Евлогий (Георгиевский) митрополит. Указ. соч. С. 41-42. См. также: Флоровский Георгий, протоиерей. Пути русского богословия, Париж, 1937. С. 135.

⁴⁰ Там же.

⁴¹ Киприан (Керн), архимандрит. Ангелы, иночество, человечество. Речь, на годичном акте Православного Богословского Института в Париже 8-го февраля 1942. Париж. 1942.

⁴² Есть отзыв об этом: Илларион (Алфеев), епископ. Православное богословие на рубеже эпох. Киев. 2002. С. 87-108.

⁴³ Шмеман Александр, протоиерей. Памяти архимандрита Киприана (Керна). С. 51 – 52.

⁴⁴ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 65, 108-109.

⁴⁵ Там же. С. 54.

⁴⁶ Там же. С. 152.

⁴⁷ Там же. С. 153.

⁴⁸ Там же. С. 96.

⁴⁹ Киприан (Керн), архимандрит. Православное пастырское служение. С. 43-45. См. также: Шмеман Александр, протоиерей. Памяти архимандрита Киприана (Керна). С. 50.

⁵⁰ Изначально я предполагал уделить этой теме большую часть данного сочинения, но заданный объем этого не позволяет, к тому же я убедился, что данная тема в Иерусалимских дневниках архимандрита Киприана (Керна) требует отдельного сочинения.

⁵¹ Киприан (Керн), архимандрит. Литургика: Гимнография и эортология. М. 2002. Его же. Евхаристия. Париж. 1947.

⁵² Интересно, что еще в 1912 г. в стенах Киевской Духовной Академии был проведен эксперимент полного служения Всенощного бдения в точном согласии с Типиконом. Готовились 2 года и служили 8 часов, понятно, что такое богослужение невозможно применить на практике, и неизвестно доподлинно, применялось ли оно вообще, кроме короткого периода господства этого типикона в самой лавре святого Савы. См. Балашов Николай, протоиерей. На пути к литургическому возрождению. М. 2001. С. 298-299.

⁵³ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 87, 109.

⁵⁴ Там же, с.139, Правда, такой подход объясняется очередностью служения греков и армян у гроба, где необходимо порой строго соблюдать отведенное время для богослужения.

⁵⁵ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 49, 85, 164.

⁵⁶ Там же. С. 97, 110, 144.

⁵⁷ Там же. С. 110.

⁵⁸ «Введения в основы» (нем.).

⁵⁹ Се входим в Иерусалим. Октябрь 1928 – июнь 1930, Иерусалимские дневники. С. 187.