О ЛУРДЕ

ПАЛОМНИЧЕСТВО В ЛУРД
Л.С.Запарина из сборника "Непридуманные рассказы"

Здоровье мое становилось все хуже. Муж не жалел для меня денег, и у нас перебывали все медицинские знаменитости Парижа. Приглашали даже какого-то индусского врача, который лечил меня особым видом массажа: он босой ходил по моей спине, нажимая на какие-то, ему одному известные, нервные узлы. Ничего не помогало… Нос мой распух и страшно болел от непрекращавшегося уже несколько лет насморка, и мне приходилось пользоваться уже не платками, а специальными полотенцами, чтобы вытирать прозрачную жидкость, которая безпрерывно текла из него. Я почти никуда не выходила, кроме церкви, и лежала дома.

Однажды я проснулась в особенно подавленном состоянии. Подушка моя была мокрая от натекшей за ночь жидкости, мокрыми были сорочка и простыни.

- Мишель, - сказала я мужу, - моих сил больше не хватает! Земные врачи мне не помогли, и я иду в Лурд просить помощи у Царицы Небесной.

– Ты с ума сошла! – пришел в ужас муж. – Это не Россия, где люди ходят по святым местам пешком, это – Франция. Тебя засмеют, арестуют по дороге. И, наконец, с кем ты пойдешь?

– Я пойду с Петром Константиновичем.

– Кто это такой?

– Старичок, русский. Отпусти меня!

– Сначала я должен с ним познакомиться, узнать, что он за человек, да и согласится ли твой Петр Константинович на такой сумасбродный поступок?

– Согласится! – уверяла я, но в душе сомневалась, так как с Петром Константиновичем даже не была знакома и пришел он мне в голову потому, что накануне я его видела в нашей церкви и он меня очень заинтересовал своим поведением. Я расспросила о нем жену писателя Зайцева и узнала следующее.

Петр Константинович был сыном русского генерала Иванова. В молодости он отличался необыкновенной красотой, считал себя писателем и атеистом и пользовался большим успехом у женщин. Женившись на одной из Морозовых, он взял за ней большое приданое, которое принялся проматывать с чрезвычайной легкостью.

Вращался он в среде писателей, артистов, художников, устраивал у себя литературные среды, на которые съезжался весь аристократический свет, много помогал начинающим талантам и просто способной молодежи и слыл меценатом.

После революции все изменилось: имущество было конфисковано, жена и дочь умерли от голодного тифа, родные и друзья или погибли, или разбрелись по всему свету. Для Петра Константиновича начался период страшных лишений. Наконец в 1927 году он уехал к брату в Берлин, а оттуда вместе с ним — в Париж.

В Париже брат дал Петру Константиновичу у себя на квартире маленькую комнату, распорядился, чтобы ему ежедневно выдавали тарелку супа, и на этом счел свои заботы исчерпанными.

Чтобы кое-как существовать, Петр Константинович давал уроки русского языка, а в свободное время читал. Читал он много и в основном интересовался вопросами религии, философии и истории. Еще в России его мiровоззрение начало меняться, а в Париже он стал глубоко верующим человеком и, желая выразить свою любовь ко Христу, принял на себя подвиг помощи больным русским эмигрантам и ухода за ними. К этому времени он на семьдесят процентов лишился слуха.

В ту пору среди русских эмигрантов с необычайной силой свирепствовал туберкулез. Болела главным образом молодёжь: бывшие гимназисты, кадеты, юнкера, студенты, солдаты, увезенные былыми генералами за границу.

Попав в чужую сторону без родных, без знания языка, без денег и специальности, молодые люди погибали. Они не могли стать ни конторщиками, ни продавцами, не говоря уже о более квалифицированных специальностях. Единицы попадали на фермы, а большинство шло на самую вредную работу в шахты или на заводы, где при самом изнурительном труде получали минимальную плату. Её с трудом хватало на бедный угол и убогий стол где-нибудь в низкопробных харчевнях Парижа. Если к этому прибавить сознание полной безперспективности, тоску по семье и родине, то станет вполне понятно, почему туберкулез косил эти молодые жизни.

Некоторые из более предприимчивых и знающих французский язык делались шоферами такси и одновременно учились, стараясь получить высшее образование и таким путем завоевать право на обеспеченную жизнь. Но в тех условиях, в которых они жили, это было невероятно трудно, и выдерживали в основном те, которые приехали с родителями, или же сумевшие жениться на состоятельных невестах.

Когда эти молодые люди заболевали, их увозили в госпитали для туберкулезных. Уход за ними поручался сестрам милосердия, большей частью девушкам без моральных устоев, которые пришли работать в госпиталь, привлеченные надеждой найти среди больных подходящего мужа. К таким больным они проявляли внимание и заботу, с больными же, которые не представляли собой для них никакого интереса, они были грубы и бессердечны.

Вот к таким никому не нужным людям и стал приходить Петр Константинович. Некоторых ему удавалось спасти от смерти, но очень немногих, так как личных средств у него не было и приходилось идти на сложные уловик, чтобы достать денег и вырвать человека у смерти. Но если он редко спасал физически, то духовно старался поддержать всячески: и добрым словом, и тем, что приводил священника, а если его опекаемые отказывались от исповеди и причастия, то он все равно не оставлял их, ежедневно навещая и принося то яблоко, то кусочек шоколада, то просто свою ласку родного русского человека.

У него была особая книжечка с адресами всех парижских госпиталей, в которых лежали русские эмигранты. Приходя в госпиталь, он предъявлял свой мандат (выданный ему французским правительством на право ежедневного посещения русских больных в любое время дня) и просил дать списки больных. Из них он выписывал в свою книжку имена всех русских и не оставлял уже их до момента их смерти или выхода из госпиталя, но выйти оттуда пришлось немногим...

Всех умерших он вносил в длинный синодик, имевшийся у него, и поминал их в церкви. За таким занятием я и увидел его в первый раз: он стоял на коленях возле поминального столика, где священник служил панихиду, и, весь поглощенный своим занятием, читал длинный список умерших. Когда окончилась первая пинихида и началась другая, он вновь опустился на колени и возобновил прерванное чтение.

Вот, вспомнив его в трудную минуту своей жизни, я и подумала, что такой человек может быть моим спутником в Лурд.

О своем плане относительно Петра Константиновича я рассказала жене Зайцева и попросила нас познакомить. Через несколько дней знакомство состоялось, и я получила согласие Петра Константиновича.

В то время Петр Константинович был представительным пожилым мужчиной с прекрасными манерами и красивой внешностью; ему было пятьдесят четыре года, но выглядел он почти стариком. Одет он был в очень потертый, но опрятный костюм, а стоптанные ботинки были начищены до блеска.

Решено было, что до Дакса мы с Петром Константиновичем доедем по железной дороге, а остальную часть пути до Лурда (сто шестьдесят километров) пройдем пешком.

Я надела высокие ботинки на толстой подошве, простой дорожный костюм, за спину – рюкзак, а в корсаж юбки зашила деньги, данные нам на дорогу мужем.

Мы выехали солнечным июльским утром и концу дня прибыли в Дакс. В поезде было очень жарко, а когда мы вышли из вагона, нас охватил аромат цветов и скошенного сена. Хотелось двигаться, и, соблазненные прекрасным шоссе, проходившим мимо вокзала, мы решили не останавливаться на ночь в Даксе, а сразу двинуться в дальнейший путь.

Дорога была очень живописной; мы оживленно разговаривали с Петром Константиновичем, несмотря на его глухоту, и совсем не заметили, как летние сумерки быстро сменились ночью. Мы стали плохо различать дорогу, которая привела нас в лес. Это было полной неожиданностью и не совпадало с тем планом местности, которым мы предусмотрительно запаслись в Париже. Но возвращаться обратно нам не хотелось, и мы вошли под густой покров деревьев. Тьма была полная, и идти приходилось ощупью.

Вдруг вдали блеснул свет костра, послышались голоса и звуки музыки. Ничего не понимая, мы пошли на огонь и вышли на очень большую поляну, на которой ярко пылали костры и шумно веселились собравшиеся люди. Нас моментально окружила пьяная развеселая толпа черноглазых и черноволосых мужчин и женщин, говоривших на непонятном языке. Наконец мне удалось выяснить, что это были баски, собравшиеся на ежегодную лесную ярмарку. Я попросила их указать нам ближайшую гостиницу, и с трудом выбравшись на дорогу, мы пошли по указанному направлению.

Вскоре засверкал огонек, и мы подошли к дому, одиноко стоявшему на дороге. Очень обрадовавшись, что наконец нашли приют, мы радостно вошли внутрь, но, открыв дверь, я невольно попятилась обратно: в плохо освещенной комнате находилось пять пьяных мужчин с физиономиями, мало внушавшими доверие. Но, так делать было нечего, я переступила порог и объяснила им, что для меня и месье нужны две комнаты для ночлега.

- Почему две комнаты, а не одна? – захохотали мужчины. – Вы – красивая женщина, а месье еще в соку, - кричали они, поднося поочередно фонарь то к моему лицу, то к лицу взволнованного Петра Константиновича.

- Что они говорят? – спрашивал он, ни слова не понимая из нашего разговора (он не знал по-французски), но их тон и поведение сильно беспокоили его.

Стараясь быть спокойной, я продолжала настаивать на своем, мужчины хохотали и говорили сальности, а Петр Константинович вдруг стал громко шептать молитвы.

- А куда это вы направляетесь? – поинтересовался хозяин. Услыхав о цели нашего путешествия, он сначала удивленно посмотрел на нас, потом что-то сказал своим товарищам, и они, корчась от смеха, принялись издеваться над нами:

- Вы слышали – идти пешком к этой гипсовой статуе, ну и чудаки!

Наконец, насмеявшись вволю, хозяин сказал:

- Хорошо, я дам вам две комнаты, если вы так настаиваете, только надо подождать мою жену, она скоро вернется с ярмарки.

Действительно, через очень короткий срок дверь отворилась, и на пороге появилась хозяйка, высокая толстая женщина с грубым лицом. Она была еще пьянее мужчин. Хозяин что-то сказал ей по-баскски и указал на нас.

И вот тут началось что-то невероятное: женщина кричала, топала ногами и лезла кулаками на мужа, а тот не оставался в долгу. Его товарищи приняли самое горячее участие в начавшейся перебранке, и вскоре я почувствовала себя как бы захваченной смерчем криков и воплей. Не имея возможности ничего предпринять, я тихо сидела на стуле и крепко держала за руку Петра Константиновича, который не прекращал молитвы. С трудом разбираясь в баскском наречии, я кое-как поняла, что хозяйка не хочет давать простыни на одну ночь.

Наконец спор прекратился. Хозяйка повела меня наверх и уложила на широчайшую кровать в комнате без дверей, а Петру Константиновичу отвели внизу какой-то чуланчик.

Я долго не могла уснуть, сначала от возобновившейся перебранки, а потом от оглушительного храпа уснувших людей. К утру усталость сморила меня, и, хотя я была уверена, что меня ночью убьют или обокрадут, я уснула.

Проснулась я раньше всех и сошла вниз. Скоро пришла хозяйка и стала топить печь, потом поднялись хозяин и его работники. Я попросила дать кофе и разбудить Петра Константиновича, так как мне хотелось поскорее уйтииз этого неприятного дома. Хозяйка пошла за ним, но скоро вернулась.

- Я посмотрела в щелочку, месье молится, и я не стала его беспокоить, - сказала она.

Подождав минут двадцать, она вновь пошла за ним и вернулась со страшно удивленным лицом:

- Он все еще молится.

После этого она еще несколько раз подходила к его двери и, возвращаяст ко мне с сообщением, что «месье все еще молится», с каждым разом становилась все тише и серьезнее.

Наконец Петр Константинович вышел. Мы мирно напились кофе, и мне пришлось еще раз рассказать хозяевам, куда и зачем мы идем. Они так искренно недоумевали, слушая меня, что я едва удерживалась от смеха. Но они еще больше удивились, когда Петр Константинович раскрыл свою необъятную книжку и предложил им назвать свои имена, чтобы он мог помолиться за них Пресвятой Деве. А когда он выразил желание записать и имена их умерших родителей, то восхищение этих людей стало беспредельным. Расставались мы друзьями: нам желали счастливой дороги, приглашали зайти на обратном пути и всей семьей вышли провожать за ограду. В это время по дороге ехали какие-то баски, и хозяин с хозяйкой принялись горячо объяснять им, какие мы замечательные люди и что мы будем молиться о них Святой Деве.

Много приключений было на нашем пути, всего не расскажешь, и у всех мы вызывали недоумние или насмешку своим пешим паломничеством, но, в конце концов, мы со всеми расставались дружески.

Но вот мы достигли Лурда.

Нам очень не хотелось останавливаться в гостинице, и мы сняли две маленькие чистенькие комнаты у милых интеллигентных старушек. Хозяйки прониклись к нам необыкновенным почтением, решив почему-то, что мы принадлежим к бывшему царскому дому Романовых и путешествуем инкогнито. Как мы ни старались разуверить романтически настроенных дам и доказать, что мы самые простые люди, они только многозначительно кивали головами и продолжали оставаться при своем мнении.

На другой день мы пошли ко гроту рано утром. Множество людей стояло на коленях и на всех языках молилось Той, от Которой ждали избавления от своих скорбей.

- Молитесь за меня, Петр Константинович, - попросила я своего спутника и, опустившись на колени, закрыла глаза, чтобы сосредоточиться на молитве.

Не знаю, долго я молилась или нет, только странный лязгающий звук отвлек меня от моего занятия. Я открыла глаза, и слова молитвы прекратились: мимо меня длинной чередой тянулись ручные повозочки, колеса которых издавали привлекший мое внимание лязгающий звук. Их катили братья милосердия, мужчины из привилегированного общества, а в повозочках лежали больные, привезенные в Лурд для исцеления. Но что это были за больные! Парализованные, слепые, с водянкой головы, с гноящимися лицами, искалеченные различными болезнями уроды. Казалось, весь мир прислал сюда своих страдальцев. Я одеревенела, я не могла перевести дыхания от ужаса при виде этой картины человеческого страдания, проплывавшей перед моими глазами. «Какие страшные муки они испытывают, с чем можно сравнить их страдания, и с каким пустяком пришла к Божией Матери я! Какой стыд! Какое у меня право на Ее милосердие рядом с этими мучениками?» - пронеслось в моей голове, и, схватив за руку погруженного в молитву Петра Константиновича, я закричала ему в ухо:

- Не смейте молиться за меня, а молитесь за них, - и я показала на дребезжащие повозочки.

Петр Константинович понял мое состояние, и мы долго стояли вместе с ним на коленях, молясь за страдающих.

Прошло еще два дня. Было утро, и опять, смешавшись с толпой молящихся, мы стояли возле грота и молились. Но на этот раз тишина и покой святого места были нарушены тем, что на самом видном месте стоял грузовик с установленным на нем аппаратом для киносъемки, а вокруг суетились оператор, режиссер и помощники. Грузовие мешал и теснил молящихся.

Вдруг из их толпы отделился молодой, хорошо одетый человек и пошел по дорожке. По тому, как он шел, было видно, что он слепой. И в тот момент, когда он поравнялся с грузовиком, тот дал задний ход, и если бы я не успела схватить слепого за руку, его бы раздавило. Не поняв моего движения, Петр Константинович испуганно крикнул:

- Что вы делаете?!

А в ответ ему раздался радостный голос слепого:

- Боже мой! Вы русские!

Страшно взволнованная, я схватила обоих мужчин за руки и, с трудом выбравшись из толпы, села с ними на первую попавшуюся скамейку. Начались беспорядочные взволнованные вопросы и ответы с обеих сторон, причем, при глухоте Петра Константиновича, мне надо было все, что я узнавала о нашем новом знакомом, кричать ему в ухо.

Наконец, выяснилось, что тот – бывший русский офицер, работал на заводе, ослеп, а потом долго болел туберкулезом и лежал в одном из госпиталей Парижа.

- В каком госпитале вы лежали? – перебил рассказчика Петр Константинович, вынимая свою знаменитую записную книжку.

Молодой человек назвал адрес.

- Постойте, постойте, - засуетился Петр Константинович, - тогда я вас должен знать. На какой койке вы лежали?

- Я лежал на койке Лапер №5.

- Лапер? На ней лежал Петров, и он умер от туберкулеза.

- Вас неправильно информировали – я не умер и хорошо вас помню. Вы не раз приходили ко мне и уговаривали примириться с Богом, но я так был ожесточен против Него, что не хотел даже разговаривать с вами и при ваших визитах отворачивался к стене. Ведь я потерял все: родину, семью, здоровье, и состояние у меня было ужасное. Как-то по госпиталю разнесся слух, что маркиза де Полиньяк дала обет своему духовнику отвезти на свой счет небольшую партию безнадежно больных в Лурд. Меня даже не спросили о согласии, а просто положили и повезли.

Здесь я исцелился от своей смертельной болезни. Маркиза так была счастлива, что обещала содержать меня до конца моих дней. Но я переселился в Лурд, научился здесь плести летнюю мебель, стал хорошо зарабатывать и отказался от помощи маркизы. Я очень счастлив, но больше всего я счастлив тем, что прозрел духовно, и если я не исцелюсь окончательно, то жалеть об этом не буду, так как мое духовное прозрение сделало совсемдругим мой внутренний мир.

Петров пригласил нас посетить его. Мы были у него несколько раз и очень подружились.

- Я верю, что Пречистая Дева вернет мне глаза, как вернула здоровье, - сказал он нам на прощанье.

Из Лурда мы вернулись поездом, и если я там не исцелилась телом, то исцелилась душой.